она приходит, руки ее в чернилах, а губы пахнут вермутом и нугой: "скажи, зачем же ты меня сочинила? перепиши меня, сделай меня другой! знаешь, мне надоела такая сказка, ты хоть объясни мне, куда и зачем бежать? один приходил, был наивен, влюблен и ласков, но я разжала ладонь – тяжело держать, другой приходил и грозил мне корявым пальцем, и капли боялись слетать к нему на пальто, но я разжала ладонь – тяжело держаться, особенно если не верится ни во что. а был еще третий, а впрочем, к чему подсчеты, я дождь-одиночка, гуляющий налегке.. ну пожалей меня, выдумай мне кого-то, кто будет держать мою руку в своей руке!"
она приходит, стоит над душой упрямо, чего-то просит, требует или ждет,
она меня иногда называет "мамой" и поправляется сразу же – "мать ее.."
а я смотрю ей в глаза и ее жалею, и не умею ей, глупенькой, объяснить,
что мне в сто раз тоскливей и тяжелее писать ей о том, что еще предстоит прожить,
что ей придется, ей много еще придется – бродить по свету, меня и судьбу кляня,
и быть повешенной где-то под южным солнцем на рее затонувшего корабля,
что ей придется всю жизнь разнести по клеткам вот этой тетради,
лежащей в моем столе..
убийцы кричали "осанна!", бросая ветки к ногам в их город въезжавшего на осле..
садись, вот кагор – сегодня почти причастие, вот хлеб – посмотри, отломи,
обмакни в вино.. я не могу тебе чем-то помочь, к несчастью, и, знаешь,
к несчастью, мне вовсе не все равно. пока я пишу тебя – это мои ладони,
это мои грот-мачты, мои моря, знаешь, как трудно не плыть за тобой в погоню,
а уходить, ни слова не говоря? знаешь, как трудно давать тебе ошибаться,
знаешь, как трудно не видеть твои глаза?..
..как рано светает – в четыре часа пятнадцать минут..
пусть уходит, мне нечего ей сказать.
(с)